Пока ты спишь, за стенкой во сне бормоча слова, я в буквах ищу рассветы.
Усталый взгляд в мониторе в три сорок утра собирает чьи-то советы.
Лето зябко стучит по стеклу, на улицах города тихо.
Машина шуршит по асфальту «шшшшууу», и снова дорога затихла.
Только часы стоят и стучат «тик-так-так», так по-домашнему мило.
На улице пьяный или маньяк бормочет что-то сквозь зубы, стаи собак вторить хотят, лая свои этюды.
В доме, напротив, в двух окнах свет, кому-то не спится тоже.
Читают, танцуют, болеют, едят огромные вкусные блюда.
А может, на розовой простыне, кого-то любят душой и телом?
Нет, погас свет, значит, ушли в забытье, в лабиринты ночного бреда.
Пока ты греешь телом кровать, обнимая свое одеяло, кто-то думает о тебе и не может спать, пусть ты и рядом.
Чай остывает забытый, чужой будем сейчас откровенны, ты не услышишь, но завтра прочтешь: «Доброе утро, любимый».
Усталый взгляд в мониторе в три сорок утра собирает чьи-то советы.
Лето зябко стучит по стеклу, на улицах города тихо.
Машина шуршит по асфальту «шшшшууу», и снова дорога затихла.
Только часы стоят и стучат «тик-так-так», так по-домашнему мило.
На улице пьяный или маньяк бормочет что-то сквозь зубы, стаи собак вторить хотят, лая свои этюды.
В доме, напротив, в двух окнах свет, кому-то не спится тоже.
Читают, танцуют, болеют, едят огромные вкусные блюда.
А может, на розовой простыне, кого-то любят душой и телом?
Нет, погас свет, значит, ушли в забытье, в лабиринты ночного бреда.
Пока ты греешь телом кровать, обнимая свое одеяло, кто-то думает о тебе и не может спать, пусть ты и рядом.
Чай остывает забытый, чужой будем сейчас откровенны, ты не услышишь, но завтра прочтешь: «Доброе утро, любимый».